– Зря ты его, – расстроился Хреноредьев.
– Ты себя пожалей! – огрызнулся Пак. – Нам тут крышка. На-ка вот, лови! – Он бросил один пулемет инвалиду.
Тата Крысоед долго бил Трезвяка, требовал от него правды. Доля кивал и грозил пальцем Куке Разумнику. Ни один из паломников не поверил бредням разведчиков. Точнее, верили во все до тех пор, пока Трезвяк с Кукой не заявили, что большим отрядом пятнистых карателей командует Гурыня-младший, известный в поселке шкодник и мелкий хулиган.
Рассудила всех Охлябина.
– Да какая разница кто там воду мутит, – выкрикнула она, – главное, что нам пути туда нету. В обход переть придется!
– Дело говорит, – поддержал Охлябину Однорукий Лука.
– Тогда тем более Доходягу резать надо, – распсиховался Тата, – резать и коптить, впрок, не то пропадем без шамовки!
Трезвяк перепугался до полусмерти, его уже почти и без ножа зарезали. Но смекалка не подвела Доходягу.
– Не спешите, мужики! – запротестовал он. – Там же битых навалом, выбирай любого и лопай! И эти… которые висят!
– Тьфу! – Длинная Лярва скривилась и сплюнула. Совсем, на ее взгляд, мужички измельчали, все о жратве да о жратве, одним словом, мерины. Сама Лярва питалась черными лопухами, от них не растолстеешь, фигурка будет ладная и все прочее… И потому Лярва нашлась первой: – Хватит уже! – рявкнула она неожиданно громко и нахально. – Мы все дороги прошли, одна осталася, одна сторона. Надо топать быстрее, вот до городу и дотопаем. А там и шамовка, и чего душе ни захочется. Город!
И так она это хорошо и красиво сказала, что все вдруг опамятовались – в город! в город!! в город!!! там все есть!
Трезвяку влепили последнюю зуботычину и, обходя стороной лихой поселок, бодро зашагали вперед.
И опять они шли долго-долго. Шли, обходя горящие деревни, из которых доносилась дикая пальба и нечеловеческие вопли. Шли потаенно, прячась от чужих взглядов, от недоброго глаза, зарываясь в дыры и вползая в норы при еле слышном из далекого поднебесья рокоте тарахтелок. Шли сосредоточенно и истово, как подлинные паломники идут к святым местам. Шли, не теряя веры в спасительный, радужный, почти нереальный, заоблачный город, которого, может, и не было вовсе. По дороге окочурилась Длинная Лярва, так и не дождавшаяся исполнения мечты, наелась вместо лопухов лиловых поганок да и померла. Отстал и потерялся где-то Однорукий Лука, может, его пустырные шакалы съели, а, может, пятнистые в расход пустили – никто не знал. Сломал ногу Тата Крысоед. Его оставили на окраине очередного горящего поселка – авось, подберут, выходят, коли не оторвут и второй ноги вместе с головой. Но через неделю Тата нагнал компанию, прикостылял, хромая и матерясь, с прикрученной проволокой к бедру деревяшкой. Обложил всех почем зря да и побрел дальше.
А еще через месяц пути прибился к ватаге шустрый старичок – лысый как булыжник и горбатенький.
– Куда путь держим, народ честной? – спросил он нагловато, без церемоний.
Подозрительный Тата хотел старичка прибить. Но Додя Кабан отвел четверорукого в сторонку да пригрозил, что ежели еще встрянет поперек вожака, то самого его прибьет.
Додя ответил прямо, хотя и настороженно:
– В город идем, правду искать. А ты кто такой будешь? Старичок захихикал и сказал:
– А я и есть городской, я вам дорогу укажу. А звать меня Мухомор.
– И все?
– А что еще надо?
– Фамилию надо! – потребовал подозрительный Кука Разумник.
– Фамилия у мене Московский… Додя поскреб затылок рукой.
– Непонятная фамилия.
– Вот и я говорю, непонятная, – согласился старичок, – потому и не говорю людям, только смеются все, переспрашивают, мол, каковский-каковский? Я им – Московский, а они пуще прежнего хохочут! Веселый у нас народ, хороший.
Старичок не соврал, он бодро бежал впереди, вприпрыжку и вприхромку, напевал под нос веселую песенку без слов, да дороженьку показывал.
Все чаще им навстречу попадались какие-то люди с флагами и тряпицами. Они шли кучками, и глаза уних горели. На паломников этилюди смотрели как на ненужный никому мусор.
– Кто это? – спрашивал Додя у старичка. Тот объяснял:
– Городские. Раньше не ходили, а теперь все ходют и ходют.
– Видать, правду знают, – заключил Доля.
– Почему это? – не понял Мухомор Московский.
– Глаза у них правдой горят, будто ничего кроме правды и не видят!
Старичок покивал, похихикал, обругал Мустафу, чтоб вперед не забегал. Ему самому в ватаге среди паломников веселей было, и не так боязно. Чем ближе оставалось до города, тем меньше стреляли, палили, жгли да вешали. Видно, у города и в окрестностях диверсанты не водились.
Наконец из смрада и смога начали выступать неясные, но огромные развалины, каких в поселке никогда не видывали. А вот труб становилось все меньше. И проволоки колючей убавлялось.
– В городе благодатно, – приговаривал Мухомор, улавливая настроение, – город, это место непростое, я вам много чего про город расскажу, дай только бог, добраться! Я грамоте разумею, много читал да и с людями толковыми общение имел, со мной не пропадете. Эх вы-и, провин-циялы!
Додя кряхтел, поправлял толстый шарф на шее, но не препирался. Старичок им сейчас ох как нужен был.
– Это не город еще, а пригород только, – вещал Мухомор, – а вы уж и рты поразевали, село!
Издали, сквозь туман паломники узрели и вовсе непонятное для них и величественное, одним словом – чудо света! На площади, на самом чистом месте, вдалеке от развалин стояли два огромных ржавых почерневших шара. И прямо от них вверх шел несусветно великий и толстый столб, увенчивающийся набалдашником. Эдакое великолепие можно было только в сказке увидать.