Звездная месть - Страница 853

853

– Развяжите! – потребовал Сергей.

– Ага, щас! – пронудил похмельный. – Тебя развяжи!

– Хоть повязку с глаз снимите! Ну чего она вам?!

Голос прозвучал над самым ухом:

– А как зыркнешь ежели по-бесовски, тогда что?!

– Не зыркну! – Сергей постарался, чтоб голос его был этанолом прямоты и честности. Получилось плоховато, лживо и дрожаще.

Но это, видно, и успокоило похмельного.

– А у тебя глаз не дурной случаем? – спросил он для проформы, уже распутывая узел на затылке. – А то тут одному развязали четвертого дня, а у помощника писаря баба наутро шестипалого принесла.

– Причем тут глаз?! – не понял Сергей.

– А при том! – твердо заявил похмельный. – Всех четверых и сожгли! Вот при чем!

– Кого это четверых-то?

– Бабу, мальца, помощника и подследственного с дурным глазом, а как же?! Порядок должен быть!

Повязка спала с Сергеева лица. И он увидал занудного. Им оказался бритый, в меру упитанный человек среднего роста, одетый в серую рясу с откинутым капюшоном. За ухом у бритого торчало гусиное перо. На носу красовалась огромная бородавка.

– Советую во всем признаваться сразу, – сказал бритый протокольным тоном. – Ты у нас не один!

– Хоть бы дощечку какую подложили, – взвыл Сергей, – колет, сил нет!

Бритый поморщился.

– Будет тебе и дощечка, и целая доска гробовая, ежели выложишь все как на духу. А нет – золу по ветру развеют да плюнут вслед на все четыре стороны! – проговорил он заплетающимся языком.

Сергей старался не двигаться, стоило шевельнуться – и в тело вонзались маленькие тупые иглы. Он лишь теперь сообразил, что сидит в пыточном кресле. Руки его были привязаны к подлокотникам, нога скованы зажимами, сзади из спинки кресла торчали две длинные железные штуковины, они не давали нагнуть головы. Но Сергею и так было видно почти все. Сферические своды пыточной в несколько слоев покрывала сажа, казалось, что она вот-вот начнет отваливаться слоями. Своды были низкими и давящими. В двух метрах справа, в стене, располагалась грубая каминная ниша. В ней-краснели затухающие угли, а рядышком вповалку лежали грязные щипцы и клещи всех размеров. Сергею эти инструменты сразу не понравились, аж по лбу заструился холодный пот. Последний раз он испытывал такое же чувство, сидя в зубоврачебном кресле. Но там руки и ноги были свободны, и он мог убежать в любую минуту. Даже под бревном дикаря-телепата ему не было столь худо, там грозила смерть, но смерть мгновенная... Здесь намечалось, судя по всему, нечто повеселей.

– Хоть бы сказали – за что?! – выдавил из себя Сергей.

– Это ты, нечестивец, нам говорить будешь! – возразил бритый. – А мы будем спрашивать! – Он нагнулся ниже и шепнул Сергею в ухо: – Чего-то я не верю, будто ты инкуб, непохоже! Может, врут?!

– Конечно, врут! – обрадовался Сергей.

– А может, и не врут, – философски заметил бритый. – Сейчас времена смутные, ненадежные, поди, разберись! Но я так думаю, что ежели все инкубы такие, и в ад-то не страшно провалиться, верно? – Он пьяно икнул. И прикрыл рот сизой ладошкой.

– Где не был, там не был, – промямлил Сергей, – врать не буду. По мне, у вас самый настоящий ад и есть!

Бритый замахал на него руками, перекрестился суетно и быстро.

– Не богохульствуй, нечестивец! У нас житуха славная, никто не жалуется. Попробуй только вякни!

– Вот-вот! – согласился Сергей.

Бритый его не понял. Уставился тупо, разинув рот.

А Сергей повернул голову налево... и чуть снова не провалился в забытье. На поросшей плесенью сырой стене крепились две широченные почерневшие от времени доски. А в досках, точнее, во всевозможных пазиках, пазах, дырах, дырочках, в ремешках, зажимчиках, скобочках было понатыкано и развешено столько пыточных орудий всех форм и размеров, что глаза разбегались. Там были иглы, иголочки, иглища, пилы, пилки, крючья, крюки и крючочки, буры, сверла, трезубцы, вилки и вилочки, ножи, ножички – и прямые, и изогнутые, и трехгранные, и зазубренные, и прочая, прочая, прочая. Внизу, под досками, лежали тиски, тисочки, растяжки и такие штуковины, каких Сергей отродясь не видывал. Предназначение их было однозначно.

– Оснащено все у вас тут на совесть, – процедил он.

– Не жалуемся, – с оттенками гордости проговорил бритый. – Нам отказу ни в чем нету!

Из сводчатого потолка торчали крюки. С крюков свешивались цепи. Прямо по курсу, метрах в трех с половиной стоял низкий обшарпанный столик. На нем лежала толстая книга, свиток желтой бумаги, рядом покоилось нечто круглое, с крышечкой, похожее на чернильницу. Да, тут не шутили!

За спиной вдруг что-то скрипнуло, хлопнуло. И из-за кресла вышел еще один в рясе – плотный и нахмуренный. Он лишь еле кивнул – и бритый устремился к столику, вытащил из-за уха перо.

– Упорствует? – поинтересовался хмурый. И закусил черную обветренную губу.

Был он крайне неприятен на вид: черен до Неприличия, волосат, лобаст, носаст, имел сросшиеся мохнатые брови, свисающие лохмами на глаза. Сергей заметил, что ногти у хмурого обгрызены чуть не до корней.

– У нас не поупорствуешь, – пропел бритый и мелко угодливо рассмеялся. Смех был пьяный, дурашливый.

– Цыц! – оборвал его хмурый. И поднял с земли пудовые клещи. У Сергея сердце замерло – такими клещами можно было берцовую кость перекусить.

– Я все скажу! – заявил он. И сам удивился искренности своего голоса. Доселе он не владел подобными интонациями, так горячо и проникновенно на его памяти говорили лишь две комсомолочки-активистки, одна в школе, другая в институте, да и то – говорили лишь на торжественных собраниях.

853