Звездная месть - Страница 819

819

Он отшвьфнул в сторону дежурного, обругал его и тут же бросил стодолларовую бумажку, чтоб не обижался. Вскочил в броневик, проверил зарядный блок микроплазмера, пулеметы и прочее хозяйство. На всякий случай.

– Н-но, родимая! – закричал он, выжимая полный газ.

Все гравилеты были на замке. Ну и плевать. Он и по земле доберется, куда надо, с земли лучше видно. Правда, на двести миль от базы ни черта живого не найдешь, ной это не беда – для резвого броневика двести миль – час ходу. Он обернулся назад, проверяя, много ли места под броней – ничего, хватит, сиденья можно пристегнуть к стенкам, больше трофеев влезет!

После того, как тайный соглядатай-стукач впал в очередной запой, Гурыня решил, что с ним надо кончать. Но кончать так, чтобы никто ничего за Барьером не узнал. Он отволок пьяного в глубокий подвал, поставил рядышком с ним канистру пойла. И два дня выжидал – вылезет или нет. Потом послал двоих местных ублюдков из народно-освободительной армии с одним большим мешком. Народоармейцы сунули тупо мычащего стукача в мешок, вместе с рацией, блокнотом для донесений и канистрой, для весомости подложили туда же четьфе добрых булыжника, отволокли к отстойнику да и утопили – только пузьфи пошли.

И Гурыня вздохнул привольно. Даже найдут коли, с него-то какой спрос? Он свое дело делает. Правда, дел все меньше и меньше – все поселки да городишки Подкуп олья передрались, перегрызлись меж собой, ожесточились, озлобились – попробуй встрянь между ними, живо бока наломают, нынче так запросто не повешаешь людишек – все, кого можно было повесить да побить, смирные да тихие, уже побиты и повешены, остались гады какие-то окопавшиеся, злые как псы цепные и гиены. Их теперь не унять. Каждая сволочь за свободу и демократию будет драться до конца, и оружия откуда-то стало навалом, раньше вовсе железняк не было, а нынче хоть забор из них городи.

Больше половины пятнистых, прошедших выучку за Барьером, уже сбежали от Гурыни – загуляли по вольной и бесшабашной жизни, многие сами стали атаманами да вожаками и куролесили теперь, не щадя ни животов своих, ни окрестного люда. Короче, цивилизация медленно, но неотвратимо проникала, проползала в дремавшее доселе болото Резервации.

Гурыня сидел на кочке и грыз и без того обгрызенные ногти. До него начинало доходить, что забарьерные падлы выжали его как лимон и выбросили, почти выбросили. Исполинские планы рушились как песчаные замки. Еще два месяца назад он не терял надежду, что скучкует вокруг себя всех резвых да шустрых, соберет такую ватагу – только дым пойдет, а там и вся власть в Подкуполье окажется в его лапах, а там и сообщество этих забарьерных гадов-туристов признает его, ежели не владыкой Резервации, то хотя бы наместником, губернатором. Размечтался! А вышло – хрен с маслом! Гурыня бормотал под нос проклятья. Все зазря! Все впустую! Они с соглядатаем-стукачом и всей шоблой тыщи диверсий сорганизовали! сотни поселков и городишек перебаламутили! три суверенных, падла, – научился-таки выговаривать проклятущее словцо! – государствия сколотили и три народных армии! принесли недоумкам подлинную свободу! А что взамен? Ни хрена! Даже эти независимые президенты, которые, казалось, еще вчера стояли перед Гурыней навытяжку с руками по швам и трепетали, сейчас забурели, налились жиром, окружили себя вооруженной до зубов охраной и его, наставника и учителя, на порог не пускают! Вон, Микола Гроб, подлюга, добра непомнящий, заматерел, падла, шесть стран независимых со своей ордой прошел, везде шороху навел, камня на камне не оставил… а туда же, получил нового советника из Забарьерья, а его, Гурыню, благодетеля своего объявил нежелательной персоной да вон вышвырнул. Падлы! Ну ничего, он их еще достанет! Ногти у Гурыни были изгрызены до корней.

Пятнистые пьянствовали в последнем не разгромленном до основания домишке. Гуляли! Мешать ребятам не стоило, они заслужили право повеселиться, отвести душу. Но сам Гурыня не мог веселиться. А душа его была чернее ночи.

– Падлы! – хрипел он. – У-у, падлы!

Здоровенный турист в голубой каске миротворца выскочил из-за руин внезапно и бесшумно. Гурыня и пикнуть не успел, как стальная лапа сдавила его горло, приподняла. Серые глаза миротворца глядели из-под каски холодно и вместе с тем завораживающе, глядели прямо в черную Гурынину душу.

– Ты чо, падла, – просипел Гурыня из последних сил, – ты чо, я ж сво-ой! Меня…

Договорить он не успел – что-то острое и жгучее вонзилось в подбрюшье, крутанулось там, дернулось и вышло наружу. Горячими струйками обожгло ноги. В глазах у Гурыни померкло. И душа его изошла из тела – может, через продырявленную миротворцем дьфку, может, через какую другую.

Айвэн Миткофф приподнял повыше обескровленную тушку мутанта. Пригляделся получше. Дрянь экземплярчик попался: брюхо бурдюком свисает к кривым коротким ногам (длинными, почти кроличьими ступнями, корявые лапы-обрубки, узкие костлявые плечи, длинная, неестественно длинная шея, змеиная голова дегенерата, обвисшие слюнявые губы, обезьяньи ноздри, покатый лоб… Дрянь! Таких при желании и за Барьером можно найти. А в броневике осталось мало места – на два-три будущих чучела.

Айвэн отбросил труп мутанта, брезгливо тряхнул рукой. И легкой бесшумной поступью бывалого охотника заспешил на раздающиеся из развалин голоса.

Голова не держалась на шее. Отшельник клал ее на каменный выступ в нише, так было полегче. Из его набрякших вен торчало уже три ржавых старых иглы, одной не хватало. В змеевике гудело и булькало постоянно. Но мозг жил, вопреки ^ всему жил. Глазу не на чем было остановиться – пещера теперь больше напоминала склеп покойника, чем жилище еще живого существа. Зато внутренним взором Отшельник видел все, почти все.

819