Звездная месть - Страница 778

778

На пятый день Леда Попрыгушка, судя по всему, добилась своей цели – извела-таки несчастного. Пак стал похож на собственную тень и еле ползал от стены к стене в убогой халупе, которую Леда сняла у отвратительной и ску-пердяистой бабки. Главное, бабка обещала молчать. Все остальное чепуха!

Ни четыре глаза нового любовника, ни морщинистый хобот, ни рысьи уши, похоже, ничуть не смущали Попры-гушку. Только поначалу она трясла головой, все казалось ей, что это от пьянок, она даже прикрывала один глаз, брала Пака за уши и долго, в упор глядела на него. Потом хохотала. И волокла в постель. Наслаждение переходило в муку, в пытку. Леда явно переоценивала силы Хитреца, дважды воскресавшего из мертвых.

На пятое утро он отпихнул ее от себя. Отобрал бутылку и выбросил ее в черную дыру под крышечкой. Дыра была на кухонке, и Паку представлялось, что дыра эта ведет в саму преисподнюю. Он вообще видел все в мрачном свете.

– Вот найдут и прибьют сразу, – говорил он через каждые полчаса. – Точно, прибьют.

Позавчера он допился до того, что примерещился вдруг Отшельник – будто живой. Сидел Отшельник не за столом, и не в углу, и даже не на подоконнике заколоченного окна, а прямо в голове у Пака. И удивило Пака не то, что Отшельник пробрался в его башку, а то, что она у него вдруг стала такой огромной – заходи кому не лень, рассиживай, болтай, понимаешь. Леда ему терла виски и совала под нос какую-то едкую дрянь. Помогло, Отшельник из головы выскочил и пропал, умотал, небось, в свою пещеру…

– Дурачок, скоро все успокоятся, утихнут, – уговаривала его Леда, – позабудут про нас. Нужен ты им! Таких красавчиков в зоне пруд пруди!

Пак слушал, кивал, он уже не замечал ее акцента, привык, да и сам выучил слов тридцать – смешил ее произношением.

Никаких планов у Пака не было.

У Попрыгушки Леды тем более. Она знала – ни хрена с ней легавые не сделают. В худшем случае, отсидит пару ночек в участке, выспится хоть по-человечески, прочухается малость.

В этот день Пак дрых до самого вечера. А как открыл глаза, сразу заявил:

– Пора сматываться.

– Сдурел, что ли? – вяло отозвалась Леда и томно потянулась, вываливая из распахнутого халата наружу все свои прелести.

– Не хочешь – оставайся! – отрезал Пак. Он не стал пить, смахнул со стола бутылки. Вылакал полчайника заварки, отупело глядя на потолок, рыгнул. И стал натягивать на себя неумело заштопанный, но почти чистый комбинезон.

– Ну куда ты пойдешь, обалдуй?!

– Найду куда, – после недолгого раздумья ответил Пак,

– в лес пойду. Банду наберу. Будем в землянках жить… и жирных трясти.

– Робин Гуд хренов!

Попрыгушка рассмеялась громко и вызывающе.

– Ты чего это? – не понял Пак.

– Чего?! А меня ты тоже в землянке будешь держать?! – завелась она. – Или ты решил избавиться от надоевшей подружки? Не больно-то и горевать будем! Нам и двуглазых хватит! И без хоботов! Понял?

Пак влепил Леде оплеуху. И та разом пришла в себя.

– Уматывай! – буркнула она.

В дверь и в окно одновременно ударили чем-то тяжелым. У Пака челюсть отвисла.

– Поздно!

Первой вылетела заколоченная досками рама окна, следом рухнула дверь. Пак от полнейшего отупения принялся было подсчитывать, сколько полицейских с железяками в руках лезет в комнатенку, но быстро сбился со счету. Крышка! Теперь ему не уйти!

Дико и страшно визжала Леда Попрыгушка. Ее куда-то волокли. А Пак не мог шелохнуться, руки поднять. Так и сел на корточки посреди комнаты, опустил голову. Крышка.

Доходяга Трезвяк вылез наверх глухой ночью. Он бы и вовсе не вылезал, да голод не тетка. Особенно мучила жажда. Доходяга не мог языком шевельнуть – тот разбух и занял весь рот.

– Эй, – тихонько просипел Доходяга, – есть кто живой?

Никто ему не ответил. И он пополз на брюхе к дороге, там было спасение – большая лужа, не высыхавшая много лет, не лужа, а целый пруд, в который сваливали всякую дрянь.

Он вполз прямо в жижу и долго хлебал ее, не разбирая вкуса, запаха, ни черта не соображая, глотая слизистые комочки и личинки червей. Он чуть не лопнул. Брюхо раздулось, отвердело. А потом по нему вдруг побежала судорога – и половина заглоченной жижи изверглось наружу. У Трезвяка глаза на лоб полезли.

В поселке было тихо. Ни звука. Уцелевшие, небось, сидели по норам да подполам, тряслись. А может, никого и не осталось? Может, туристы всех извели, под корень. Трезвяк содрогнулся.

И все же он собрал остатки мужества и добрел до раздачи. Все понял на месте – краник выворочен, раздача разворочена, искорежена… сухо и пусто. Они отключили подачу пойла и баланды. Доходяга Трезвяк похолодел – это страшнее любых пожаров, любых карательных операций. Теперь всем выжившим хана. Надо идти в другой поселок. Или лезть под землю, в лабиринты.

– Мать их забарьерную! – озлобленно процедил тихоня Трезвяк.

И в тот же миг ощутил, что некто сильный и шумно сопящий ухватил его сзади под ручки, вывернул и дал хорошего пинка.

– Вякнешь, пришибу! – предупредил незнакомец баском.

– Чего надо-то, – залебезил Трезвяк, – я и сам пойду, тутошний я, Доходяга я, все знают…

Шумное сопенье прервалось смехом – будто по сковороде топором прошлись. Слова прозвучали двусмысленно и страшно:

– Нам и доходяга в самый раз будет! Сильный удар в затылок вырубил Трезвяка. Очнулся он в странной позе – висящим на какой-то ржавой трубе, руки и ноги привязаны, тело в метре над землей, чуть повыше. Внизу мусор какой-то, палки, сучья. Трезвяк ни черта не понял.

778