– Пусти! – Хук вырвал ствол. – Поступай как хочешь, а я пойду!
– Ты просто спятил! Их больше сотни!
– Плевать! Они нас принимают за своих! Надо подойти ближе! – Хук кричал в открытое забрало. И Крузя слышал его. Но в шлемофонах вдруг проскрипело:
– Кто такие? Личные номера? Быстро!
Хук не отвечал. Но шел вперед. Он знал, сразу эти гады в них, одетых в форменные скафы, стрелять не будут. Надо выиграть время… Еще четверо из толпы попытались избежать страшной участи, рванули вперед, прямо на шеренгу, отчаянно крича и ругаясь. И все четверо головешками повалились к ногам наступающих.
У кого-то не выдержали нервы и с душераздирающим ором он сам прыгнул вниз. Хук даже не понял – мужчина, женщина, юноша… нет, это было просто животное, без пола, без возраста, обезумевшее от страха животное. Толпа шарахнулась вправо, раздались вопли задавленных, струйкой вытекла из-под ног кровь – теперь Хук видел и это. Две женщины с переломанными ребрами упали на колени, потом плашмя, вытягивая руки ладонями вперед, с мольбами о прощении и пощаде поползли к ногам карателей – вспыхнули свечками, замерли, обугленные, страшные, скрюченные.
– Отвечать немедленно! Ваши номера?! Хук закивал, приветственно помахал рукой. Не помогло. Отделившаяся фигурка в сером шла ему навстречу с поднятым лучеметом. Сержант. А может, и лейтенант. Это он командует тут.
Ничего, все будет нормально. Хук сделал еще три шага вперед, потом резко отскочил левее, вскинул лучемет и срезал фигурку. Упал, замер, давая возможность Крузе издали врезать по шеренге.
Теперь в толпе заревели все, это был дикий, звериный хор, поющий последнюю и страшную песню смерти.
Хук успел увернуться от четырех выстрелов. Перекатился, затаился за черной будочкой. Лишь через миг высунулся. Прямо к нему бежали шестеро.
Человек двенадцать из шеренги валялись в разных позах на крыше. Но остальные неумолимо надвигались на беснующуюся толпу. И уже летели вниз, истошно голося, первые несчастные, сброшенные самой толпой, ее отступлением, давкой.
Крузя отчаянно матерился и бил из лучемета.
Упали еще четверо в скафах, потом еще трое, двое… И только тогда шеренга остановилась. Каратели бросились врассыпную – кто влево, кто вправо. Они не видели укрывшегося за дверями Крузю, они не понимали, что itpo-исходит, но они не хотели умирать.
На мгновение толпа замерла. Потом взорвалась ревом восторга. Тут же смолкла. И начала медленно отступать от края крыши.
– Ну слава Богу, – прошептал Хук Образина. Он был насквозь мокрый – весь в ледяном поту. Он скорее согласился бы сам сдохнуть здесь, чем далее наблюдать страшную картину.
И тут сзади диким треском затрещал пулемет, счетверенный, Хук сразу распознал, крупнокалиберный. Очереди ударили в передних, отбросили их назад, к краю крыши, снова погнали на смерть, теперь уже вместе с некоторыми растерявшимися карателями. Стрельба была дикой, беспощадной. Все решилось в две минуты. Лишь три десятка распластанных тел остались на краю крыши. Еще какое-то время не смолкал угасающий истерический визг сорвавшихся. Потом наступила тишина.
Хук повернулся.
И снова ударил пулемет. Теперь фн бил прямо по нему. Это был конец.
Хук обогнул будку и спрятался с другой стороны, подставляя спину растерявшимся карателям.
Он не заметил подлетевшей из кровавых небес тени.
Он не услышал свиста снаряда.
Он лишь увидел, как медленно, будто в старинном кино, вылетают из основания шпиля огромные блоки, камни, кирпичи… как рушится сам пятидесятиметровый колоссальный шпиль, грозя всех погрести под своими обломками.
Только после этого стало тихо. И Хук обернулся. Прямо на крышу, на распластанные мертвые тела, на обломки шпиля, в крошево, пепел, гарь и дым стальной крутобокой птицей, выдвинувшей из острых плеч шарообразную голову, спускался ощетинившийся десятками боевых ракет и снарядов, излучателями и дельта-шипами, могучийиогромныйармейский бронеход с золотисто-черно-белым российским флагом на сверкающем боку.
– Ваш муж переведен в тюрьму для особо опасных преступников, мадам, – вежливо улыбнулся Таеке служащий департамента наказаний и казней Сообщества, – не беспокойтесь, через полтора часа его казнят на электрическом стуле. В таких делах длительного судопроизводства не требуется, все и так ясно.
– Ясно? – Таека тоже улыбнулась вихлявому, усатому пуэрториканцу, улыбнулась еще вежливее. – Мне ничего не ясно! Вы знаете, что творится сейчас в Штатах и во всем Сообществе? Возможно ли в такое время, когда льется кровь миллионов людей, без суда казнить еще одного?
– Вы правы, – глуповато ответил служащий, – сейчас всякое возможно.
Решение принято. Обжалованию не подлежит.
– Где эта тюрьма?
– Разглашению не подлежит.
– Где эта тюрьма?! – зашипела Таека. И стальными своими пальчиками ухватила усатого за нос Тот в мгновение стал багровым, застонал от боли, умоляюще завращал глазами. Боль была непереносимой.
– Я не буду больше повторять вопроса! Усатый движением умирающего подтолкнул к ней пластиковую карточку. И вдруг обвис, потерял сознание.
– Ну и ладно!
Таека быстро выбежала из бункера. Это был единственный в Штатах отдел госдепа, который еще работал, ей просто повезло, и сюда успела поступить информация. Это тоже везение. Значит, он проходит просто по уголовной статье, за бандитский налет… нет, всех бандюг без разбору амнистировали, и за прежние преступления, и за будущие, всех – они сейчас по обе стороны: и грабят, насилуют, жгут, и убивают, истребляют насильников – кого куда судьба забросила. Но почему же тогда ее Дила Бронкса хотят казнить?! Значит, есть за что! Таека была мудра и спокойна.